Я даже помню тот миг, когда меня осенило. Был февраль 1970 года, я шел среди сугробов по Арбату, и, как сейчас помню: в стеклянной будке сидел мальчишка-чистильщик обуви и читал толстую книгу, кажется, “Три мушкетера”, и шел снег... И во всем этом был какой-то поэтический смысл: сложилась картинка, которая тут же юркнула куда-то, исчезла, будто нырнула в сугроб. И я понял, что вся штука в том, что ее словесный эквивалент уже обладает ритмом, и ритм этот значим и непереводим ни в какой заданный размер, а если его не мучить, то и эта, и любая другая “картинка” – запишется словами, и все сохранится. Я попробовал. С тех пор я пишу верлибром.

Занятно: как оказалось, мы с ним шли какое-то время, что называется, параллельными курсами, только я-то начал в 70-м, а он, я думаю, еще в начале 60-х. Мы совершенно ничего друг о друге не знали (его ведь тоже не печатали), а когда в начале 90-х познакомились и обменялись книжками, то глаза друг на друга выпучили, настолько некоторые художественные решения оказались сходными. Мы подружились с ним. Он умер в 1994-м...