А. А.: Всякий поэт рождается – если рождается – в тот момент, когда находит адекватную себе форму. Потому что искусство всегда связано с формой: оно предлагает форму мировосприятия. Я, естественно, как и все, начинал с регулярных стихов – силлаботонических, иногда тонических. Их даже печатали где-то. В какой-то момент я забуксовал. Я обнаружил, что то, что мне необходимо выразить – ну вот та самая несловесная, образная субстанция, которая в голове, – безнадежно деформируется при втискивании в регулярный стих. Ведь смысл поэтического мастерства – это найти такой состав слов, который, в идеале, позволит читающему воспроизвести в себе то зыблющееся облако ощущений, которое ты хотел передать. Вот чего я добивался. И увидел, что как только какие-то слова меняются на иные, или порядок их меняется – а это обычная вещь при работе с регулярным стихом, – что-то в этой чувственной картине пропадает, а другое, чего я не хотел, наоборот появляется...

Вопрос дисрифменности является решающим в дефиниции свободного стиха. Наличие или отсутствие рифмы определяет принципиально различные способы (не цели!) создания стихотворного текста со специфическими способами воздействия на читателя слушателя. Поэт, берущий на себя обязанность рифмовать, или метризовать, или рифмовать и метризовать одновременно, через формальную поэтику, как бы заключает конвенцию между собой и литературой. Поэтому такой вид стиха можно назвать конвенциональным стихом (от лат. conventio — договор, условие, соглашение). Термин «конвенциональный стих» имеет, на мой взгляд, то преимущество перед термином «традиционный стих», что и у конвенционального стиха, и у свободного стиха имеются свои многовековые традиции и своя классика.