Верлибр должен занимать свою нишу. Его гипертрофия во французской, американской и некоторых других поэзиях, хотя и по несколько разным причинам, отчасти связана со свойствами языка, от которых регулярный стих вдвойне зависим. Представь, что все русские стихи были бы написаны только мужскими рифмами – а ведь именно так обстоит дело с французскими, где ударение всегда на последний слог. А теперь вообрази, что все они написаны исключительно женской рифмой, как польские – там ударение на предпоследнем слоге. Дальше. Жесткий порядок слов в английском заметно ограничивает естественность и гибкость поэтической речи, а их обычная краткость затрудняет использование более длинных, чем двустопные, размеров. Ну и т.д.

А. А.: Да, он естественен для нашего языка. По крайней мере, это не искусственная калька с французского или, скажем, английского. Т.е. свободный стих отчасти явился привнесенным нововведением в том смысле, что зарубежный стихотворный опыт подсказал новым поэтам возможности его использования. Но он не был чужероден и лег на готовую почву. Ведь не все же прививается – вот силлабика, я думаю, неспроста не привилась. Или, к примеру, гекзаметр. И той, и другим у нас пишут время от времени, но, так сказать, “умышленно” пишут. А силлаботоника, кстати говоря тоже “привозная”, гениально легла на язык, оказалась для русского естественной – в этом-то смысле Бродский прав: язык диктует! Она до того естественна, что, как ты помнишь, Васисуалий Лоханкин разностопным ямбом просто разговаривал. Вообще, двустопный, особенно ямбический, стих замечательно ложится в структуру русского языка, совпадая со средней протяженностью слова. Настолько хорошо, что любой более или менее понаторевший человек способен на спор буквально через десять минут выражать свои мысли только разностопным ямбом. Это очень просто.